(„БРАТЯ МИЛАДИНОВИ”)
Иван Минчов Вазов (1850-1921 г.)
Болгарские поэты
Перевод: „Гослитиздат”, Москва
Иван Вазов
БРАТЯ МИЛАДИНОВИ
Попейте ми, красни македонски деви,
попейте ми ваште невинни припеви,
втъкнете си китки, пратете ми клик
на вашия кръшен и звучен язик.
Треперяйки сладко, аз ще да ви слишам
и към вас ще фъркам и ще да въздишам
ведно с тиха Струма, ведно с мътний Дрин,
ведно с ека жалний, що праща Пирин;
летете, ехтете, песни македонски,
печални кат песни на бряг вавилонски,
сдружени с въздишки и с оковен звън,
дигайте, будете от гробния сън
тез спомени стари, тез преданья вети,
що кат сенки чудни пълнят вековете:
юнаци, измрели без гроб, без венци,
за горска свобода паднали борци,
орляци левенти, дружини отбрани,
покрити със слава, със кърви и с рани,
наредени мълком, готови за бран
окол Крали Марка – вечен великан!
Дивний Крали Марко! Всеславянска славо,
на тъмни фантазий създанье мъгляво,
Ролан македонски, заветен и мил,
ти векове с твойто име си пълнил!
По кои полета, по коя пустиня –
ти не си размахвал сабя дамаскиня?
Де не се е мяркал твоят страшен стан?
Къде не си мятал златен боздуган?
Де не си се борил с Муса-Кеседжия?
Де не си препускал коня Шарколия?
В коя скала здрава, във кой камък як
диря не остави грамадний ти крак?
От Белград до Прилеп, де в глуха пещеря
турят ти въртопа тъмните поверья,
до Кукуш печални и до Хеликон
призракът се носи на черний ти кон
и се мярка твойта неизмерна сенка.
Коя ли бе тая баснословна ненка,
що откърми тоя дивен исполин –
с един крак на Емус, с другий на Пирин?!
Летете, о песни, спомени големи,
въздишки последни на бившето време!
Пейте ги, девици, при Пинд и при Шар,
пейте ги при Струга, град хубав и стар,
дето се родиха двата Миладина,
на Македония двата верни сина.
Във влажни тъмници, пълни с мрак, вони,
помежду вековни и потни стени,
гниеха два брата, в окови два роба,
кат два живи трупа, фърлени в два гроба.
Векове минаха!... От слънце заря,
нито от надежда до тях не огря!
Проклети бъдете, о тъмници влажни!
Колко вий стопихте сърца, сили снажни,
колко зли насилья, жъртви, младини
погълнаха ваште смрадни глъбини!
Димитри бе влязъл пръв у свойта бездна.
Константин по-после кат него изчезна.
Защото в един век, за правдата глух,
разбуждаха смело народния дух
и на братя родни чрез родното слово
те готвеха битви и бъдеще ново;
защото те първи усетиха срам –
туй велико чувство, и в глухия храм
сториха да екнат химни ясни Богу
на език, погребен от векове много;
защото казаха: „Народ сме велик
и Господ познава нашият език!“
И викнаха силно: „Мразиме хомота
позорен и мръсен на фанариота!“
Защото смеяха, без да ги е страх,
с силний да се борят и не бе ги грях
да пропаднат жъртви заради народа
с тия сладки думи: наука, свобода;
защото сбираха песни по цял край,
тъй както при Тунджа момите през май
триндафили сбират и в кошници гуждат,
затова по-рано от сън се събуждат;
защото увиха китка миризлива
от здравец и росен, и от клас на нива;
защото от всите гори и реки,
седенки и сватби, хора и тлъки
напевите сбраха, въздишките сляха,
на седата старост в паметта копаха;
защото струпаха в един общи тон
всичко, що бе отзив, припев, звук и стон,
и служиха в храма на мирните музи,
затова една нощ патрикът нахлузи
свойто черно расо и злобно каза:
„За тез два хайдука трябват железа.“
И ето защо са днеска оковани,
и в тия тъмници живи закопани.
Дълго те търпяха. Тъмничният смрад
отравяше бавно живота им млад.
Внезапно известье за милост довтаса.
И Фенер, котило на ехидна раса,
гняздо на кощунство, на леност, на блуд;
Фенер, по срама си позорно прочут;
Фенер, откъдето през векове цели
разврат и мъртвило в света са се лели
и който забули всичкия възток
с една гъста мрежа и никой тълчок
на духа не даде, нито мисъл нова
на човека, паднал във дрямка сурова,
без вяра в борбата и без идеал;
Фенер при такваз вест потрепера цял
и уплашен рече: „Друг е божий съд!
Тия два убийца трябва да умрът!“
И кат се прекръсти, прати им отрова.
Нощта бе студена, мрачна и сурова.
На заранта рано тъмничния свод
огласиха думи: милост и живот!
А бедните братя в предсмъртни страданья
изпущаха свойте последни стенанья.
И вече обзети от гробния хлад,
те пращаха сбогом на божия свят
и шушняха тихо с гаснееща сила:
„Как много те любим, Българийо мила!“
1882 г.
Иван Вазов
БРАТЯ МИЛАДИНОВИ (перевод с болгарского языка на русский язык: „Гослитиздат”, Москва, 1957 г.)
Пропойте вы мне, македонские девы,
пропойте невинные ваши напевы,
возьмите букеты – откликнусь я вмиг,
заслышав ваш звучный певучий язык.
Туда устремлюсь я по вашему зову,
и буду вздыхать о вас снова и снова
я с пенистой Дриной и Струмой-рекой,
и эхо с Пирина ответит тоской.
Летите же, песни, из гор македонских,
печальны, как плач на реках вавилонских;
в тех песнях кандальный мне слышится звон...
Развейте же, песни, кладбищенский сон!
О, эти старинные воспоминанья,
сказания древности нашей, преданья,
чудесные тени минувших веков –
о славных дружинах юнаков-орлов,
о храбрых, в борьбе за свободу сраженных,
достойною славою не окруженных,
о тысячах раненых, павших борцов,
кто вновь с Крали Марко к походам готов!
Ты, наш Крали Марко, встаешь, как в тумане,
славянская слава, фантазий созданье,
Роланд македонский – заветный, родной,
друг слабых и бедных, народный герой!
Ты мчался пустынями, мчался лесами,
дамасский свой меч вознося над врагами!
Кого не страшил ты, разящий грозой,
орудуя палицею боевой?
Где ты не сражался с Муса-Кеседжией?
Куда ты не мчался с конем Шарколией?
Где только следа великаньего нет?
На скалах гранитных ноги твоей след!
В Белграде и в Прилепе в темной пещере,
тобой рождены, притаились поверья.
Как призрак, ты, черным конем вознесен,
взлетаешь над Кукушем, на Геликон!
Какая гигантская тень твоя всюду!
Какою же сказочной вскормлен ты грудью!
Коль на ноги станешь ты, наш исполин,
под правою – Хемус, под левой – Пирин!
Летите, о песни, великое слово!
Вы – словно последние вздохи былого.
Так пойте же, девушки, песенный дар,
несите восторженно в Пинд или в Шар
и в Стругу – мой город любимый особо:
ведь там родились Миладиновы оба.
В темницах зловонных и затхлых, сырых,
покрытых мокрицами стен вековых,
истерзаны, гнили, закованы оба,
два трупа, что брошены были в два гроба.
Века миновали! Тепла и светла,
надежды заря в их сердцах не зажгла.
О, прокляты будьте, вы, тюрьмы глухие,
где гибли, разбившись, сердца молодые,
где столько могучих надорвано сил,
где столько насилий тиран совершил.
Дмитрий был в бездну низвергнут безвинно,
и скоро столкнули туда Константина.
В те годы борьба справедливая двух
будила народный отвагою дух –
Несли Миладиновы вещее слово
о битвах грядущих, о будущем новом.
Почувствовали они первые срам,
великое чувство, – безмолвствовал храм,
в котором мольбу вознесли они Богу
на том языке, что веков уже много
был загнан, схоронен: „Народ наш велик, –
сказали, – и Богу наш внятен язык“.
И крикнули: „Сбросить нам нужно скорее
те ярма, что фанариоты на шею
надели!“ За то, что – презревшие страх –
грехом не сочли они с верой в сердцах,
бороться под стягом „Наука, свобода!“ –
погибнуть за правое дело народа.
За то, что за песнями край свой родной
прошли, – как по берегу Тунджи весной
с корзинами девушки, розы сбирая,
для этого утром пораньше вставая,
вплетая себе в ароматной венок
колосья иль росной герани цветок.
За то, что бывали они средь народа –
на сборищах, свадьбах или в хороводах,
или находили седых стариков,
что пели им сказы далеких веков.
За то, что собрали они воедино
напевы народа, сказанья, былины;
к служителям музы нагрянул во храм
в ночи патриарх к нашей песни друзьям;
изрек он, грозя им мученьем суровым:
„Соскучились два бунтаря по оковам“.
В железы закованных, вот почему
их заживо замуровали в тюрьму.
Две жизни, тюремным отравленных смрадом,
губили тюремщики медленным ядом.
Вдруг весть о прощении к братьям пришла.
Фанар – то гнездо черноризца, где мгла,
кощунство, и лень, и вместилище блуда, –
Фанар, закосневший в пороках, откуда
весь мир отравляли столетье подряд
зловоние падали, низкий разврат, –
который опутывал сетью густою
все передовое и мертвой рукою
душил человеческий разум, зане
от века он сам пребывал в полусне,
далек от борьбы, идеалов и чести, –
Фанар взорвался, чуть услышав известье
о милости, молвил он: „Божий есть суд!
Так пусть же преступники-братья умрут!“
И, перекрестившись, послал им отраву.
Рассвет был холодный и мрачный, кровавый.
И весть прозвучала под сводом глухим
тюремным: жизнь, милость дарована им!
А бедные братья в предсмертном страданье
лежали уже при последнем дыханье.
И, божьему свету промолвив „прости“,
уже холодея, без жизни почти,
шептали чуть слышно они, угасая:
„Тебя мы, Болгария, любим, родная!“